Святые древней руси - нравственно-этический идеал. Святые древней ирландии Протоиерей Александр Мень. Возвращение к истокам

Миряне на Церковном Соборе Преосвященнейший Никон Вологодский, в письме к редактору-издателю Московских Ведомостей (№ 131) говоря о желательности созыва Поместного Церковного Собора, в то же время отрицательно относится к допущению на него мирян. Вопрос, как известно,

Глава 4: О том, что христианин должен подчинять все помыслы Христу, ибо духовные люди (в том числе и некоторые миряне) даже через скверные вещи приходят к благим помыслам 1. Из жития святой ПелагииОднажды антиохийский первосвященник вместе с подчиненными ему епископами

Глава 12: О том, что получившие божественное ведение монахи и благоговейные миряне даже за малые прегрешения подвергаются тяжким наказаниям 1. Из повести о странствиях (Иоанна) БогословаПосле Вознесения Господа апостолы собрались в Гефсимании и по Его повелению стали

Клир и миряне Акцент на общении и братстве как основополагающих началах церковной жизни препятствует развитию клерикализма. Раннехристианская практика участия мирян в выборе епископа никогда до конца не исчезала на Востоке. В Новое время она была восстановлена в

ГЛАВА 6.
СВЯТИТЕЛИ.

Русская церковь почитает среди своих святых около 70 епископов. Святые епископы - "святители" (по - гречески agioi ierarshoi ) составляют особый чин святых, третий по времени в ряду мучеников и преподобных. В отличие от святых князей, русская церковь в канонизации своих святых епископов имела давно уже установленный образец церкви греческой. Если канонизация епископов, как и понимание особой природы их святости представляют свои трудности, то эти трудности не являются особенностью русской церкви. Мы встречаемся с ними всюду, как на Западе, так и на Востоке.

Прежде всего важно установить, что, подобно святым мирянам, епископы увенчиваются церковью не за аскетические подвиги, или не только за них. Они не сливаются С чином преподобных, качественно отличаясь от них.

Конечно,и в русской церкви встречаются святители, в которых инок преобладает над пастырем - по крайней мере, в оценке потомков: мы видимих яснее в келье, чем на кафедре соборных церквей. Таковы епископы, поставленные из иноков Киево - Печерского монастыря в первый героический период его существования. Среди большого числа епископов - печерян канонизованы Никита Новгородский (+ 1108), Стефан Владимире - Волынский (+ 1049) и Ефрем Переяславский (+ 1100). Все наши сведения о них исчерпываются рассказами Печерского Патерика, где они упоминаются в числе ближайших учеников св. Антония и Феодосия: Ефрем - скопец, боярин князя Изяслава, один из первых пострижеников монастыря; Стефан, преемник св. Феодосия во игуменстве, котооого монашеское недовольство заставило удалиться из обители и основать собственный монастырь в Киеве; наконец, Никита - затворник, об искушении и падении которого мы уже знаем. Как раз о Никите Поликарп, в связи с его избранием на кафедру Новгородскую, говорит: "много чудеса сотвори... и ныне со святыми чтут святого и блаженного Никиту". Это почитание (по видимому, канонизация) особо выделяет св. Никиту из круга печерских подвижников. Другие, хотя и епископы, разделяют общее почитание с сонмом печерских иноков.

Со времени утверждения христианства на Руси у нас установился обычай почти исключительного избрания епископов из черного духовенства. Почти всякий епископ - монах, и аскетический подвиг для него обязателен. По смерти св. Евфимия, арх. Новгородского, на нем находят вериги. Св. Дионисий долго подвизался в пещере в Нижнем - Новгороде, основав здесь второй Печерский монастырь, по образцу Киевского, прежде чем был вызван князем и митрополитом на кафедру Суздальскую (1364). И в новейшее время св. Тихон Задонский проходит свой подвиг преимущественно не на церковной кафедре, а "на покое", в келье монастыря. Все это иноческие черты в образе "святителя".

Но во многих случаях монашество св. епископа от нас скрыто или отмечено двумя - тремя стереотипными чертами. Аскеза более приличествует святому епископу, чем, например, святому князю. Но она не исчерпывает его подвига. Этот подвиг своеобразно соединяет в себе иноческое и мирянское ("княжеское") с прибавлением особого церковного служения.

В наибольшей полноте идеал "святителя" в русской агиографии раскрыт в XV веке в житиях Пахомия Логофета. Оставив для Руси новый канон житийного стиля, ученый серб заново создал образец "святительского" жития: более ранние опыты для этого чина представляли лишь краткие заметки или записи отдельных преданий.

В прологе к житию св. Евфимия, арх. Новгородского (дословно повторенном и в житии Моисея Новгородского) Пахомий рисует икону святителя. Они "освящены от чрева матери" и "от Бога почтены архиерейством". Они "наставники человеком", направившие их "ко спасенному пути". Многие из них прияли "велики беды от нечистивых", печась о врученнойим пастве, "как и киим образом от еретик соблюсти тех поврежденных". Посему они почитаются ныне "с мученики и выше мученик". Особенно настаивает Пахомий на общественном исповедничестве епископов. Во время мира и благополучия, они "сами себе ратницы беаху", создавая себе гонителей: "видяще неправедная от царей и от вельмож деемая, видяще и сироты истязаемы, грабления и хищения... царей обличаху". Ссылка на Златоуста переносит нас в обстановку IV века. Что всего более поражает в святительском образе под пером Пахомия, это верность его идеалу христианской древности - тому IV веку, который впервые стал канонизовать епископов. Великие святители того времени почти все были исповедниками, гонимыми властью за защиту православия против ереси. Их связь с мучениками ("исповедниками"), ясная для современников Афанасия Великого и Златоуста, живет еще и на Руси. В учительстве, в защите чистоты веры, в служении спасению всех - личный, особый характер святительского подвига. Разумеется, не все исповедники, не все страдальцы. Жизнь епископа окружена даже внешней пышностью. "Инин в благоденстве живуще или в светлых ризах ходяще... яко да святительства сан не уничижится". Но тут вступает необходимый момент аскезы: "вся сия имяху яко преходящия... подобно сени и сну... николиже хлеба в сласть ядуще; и всегда тех глас бяше: готово сердце мое, Боже, готово".

Житие св. Евфимия написано над его свежей могилой. Пахомий далек от творчества легенд: он не делает из новгородского святителя ни Златоуста, ни исповедника. Но главные типические черты русского святителя здесь присутствуют.

Во - первых, щедрая милостыня, которую богатый новгородский владыка посылает даже в Царьград, на Афон и в Иерусалим. Во - вторых, храмостроительство, особенно широкое в Новгороде. Подробный перечень церквей и монастырей, основанных или украшенных владыкой, сближает епископское житие с новгородской церковной летописью, тоже почти исключительно посвященной храмостроению. Здесь автор возвышается до поэтического подъема: "Прииди к великому храму Премудрости Божией и возведи окрест очи свои, и тамо видиши пресветлыи храмы святых яко звезды или горы стоящи, иже от него созданные. Аще и не гласом - вещьми же вопиют...: сия архиепископ Евфимие даровами". В житии св. Моисея, в связи с храмостроительством, отмечается работа по изготовлению и переписке книг ("собра многие книгописцы"), прав да, только церковных, которые, вместе с иконами, служили "ко исполнению церквей Божиих".

Среди храмов и монастырей отмечаются и светские сооружения: городские стены и даже собственные "палаты пречудные", владычный дом, который в Новгороде поражал воображение и хитроумной стройкой со множеством переходов, соединяющих отдельные здания, и стенной росписью: в XV веке были большой редкостью башенные часы "велми предивны", на высоком столпе посреди архиерейского сада.

Строитель этого дворца носил вериги. Смысл всей этой роскоши биограф по человечеству видит в желании увековечить свою память и дать упокоение своим преемникам. В основе, конечно, лежит стремление возвысить авторитет духовной власти, которая, особенно в Новгороде, стояла в центре государственной жизни. Избираемый, как в христианской древности, всем клиром и народом, хотя и при участии жребия, Новгородский епископ был государем своего города в гораздо большей степени, чем военный защитник его - князь. Это гражданское значение епископа, зародыш теократии, имеет глубокие исторические корни: особенно сильно оно выражено в ранне - византийскую эпоху и на латино - германском Западе.

Строгое отношение к проступкам богатых и сильных завершает это церковно - общественное служение. Если в житии ев Евфимия Пахомий отмечает особенно его строгость в соблюдении брачных канонов, то св. Моисея он прославляет за то, что тот был "обидимым помощник, вдовам и сиротам заступник" - обратная сторона той же гражданской справедливости: "сильных не устыдися".

Известная суровость в борьбе за правду, повидимому, отличала лично Евфимия. По словам Пахомия, Бог его "страшна к непокоривым показа". Его преемник, св. Иона, при той же твердости, при "запрещениях на непослушных", кротко отвечает "лукавым", никто в нем не может усмотреть "гнева и гордения". Поэтому он всеми "и любим и желаем, слышащим и видящим сладок"

В ряду новгородских владык особой ревностью к канонической правде отличался св. Нифонт (+ 1157), из печерских монахов, погребенный в Киеве, житие которого вошло в поздние изводы Патерика. Политик и миротворец, неоднократно миривший князей между собою и вольный свой город с князьями, он не остановился перед запретом неканонического брака князя Святослава, несмотря на дружеские к нему отношения. Он не переставал обличать князя за его непослушание Особенно памятна борьба его с великим князем и митрополитом Киевским Климентом по вопросу об автокефалии русской церкви . Великий князь Изяслав Мстиславич односторонним неканоническим актом, упреждавшим на четыре века историю, на соборе русских иерархов избрал митрополитом русского по национальности Климента (Смолятича). С князем и епископами было национальное сознание большинства или части русского общества, тяготившегося зависимостью от греков. Нифонт Новгородский решительно протестовал и увлек за собою часть епископов. Он не признал законности поставления Климента и не желал служить с ним. За это он подвергся даже заточению в Печерском монастыре. Смена княжения в Киеве положила конец незаконной русской автокефалии. За свою стойкость Нифонт удостоился"" почетного послания от патриарха, который писал о его "праведном страдании", просил его потерпеть за правду, чтобы быть причтенным от Бога к прежним (святым. Русская церковь в оценке дела Нифонта присоединилась к греческой. Если Нифонт не стал одним из самых почичае-мых святителей в Новгороде (такими были Никита и Иоанн), то, вероятно, потому, что его мощи находились в Киеве, где застигла его кончина. Зато он раньше, благодаря Патерику, стал общерусским святым.

В кругу указанных новгородских житий слабее всего выражено учительное служение святителя. Но и оно не совершенно отсутствовало на Руси. История русской литературы сохранила нам остатки "слов" и проповедей святых епископов: Кирилла Туровского и Луки (Жидяты) Новгородского. Для Луки его безискусственные проповеди самое главное в его памяти, если не считать его невинного, по клевете холопа, трехлетнего заточения в Киеве. Кирилл Туровский, по краткому проложному житию его, представляется, до поставления в епископы, строгим аскетом, даже столпником: впрочем, вернее всего, это столпничество, подобно Никите Переяславскому, было видом строгого затвора: подвижники спасались не на столпе, а в столпе, т. е. в башенной келий.

Если греческие святители служили Церкви в борьбе с ересями, то на Руси в этом отношении представлялось очень ограниченое поле деятельности. Однако митрополит Петр предавал отлучению какого - то еретика Сеита(?) - черта, перешедшая в полулегендарное житие св. Иакова Ростовского, где соответствующий враг Церкви носит имя Маркиана.С конца XIV века в Новгородской области появляются настоящие еретики (или раскольники); сначала стригольники , в следующем столетии жидовствующие . Со стригольниками боролся, по поручению митрополита и патриарха, еп. Дионисий Суздальский (+ 1385), с жидовствующими - новгородский епископ Геннадий (+1505).

Но ярче всего учительное призвание древне - русского епископа выражается в христианской проповеди язычникам. К благовестникам принадлежат многие основатели русских кафедр: Новгорода, Ростова, Перми, Казани. Новгородцы чтут своего крестителя в корсунянине (греке) Иоакиме, сокрушителе Перуна и строителе первых деревянных храмов. Ростовцы в поздних житиях повествуют о борьбе с язычеством своих древних, хотя и не самых первых, епископов: св. Леонтия и св. Исаии (конец XI в.). Эти, ныне почти забытые. Ростовские святые, пользовались всеобщим почитанием на Руси, и в редких житийных сборниках отсутствуют сказания о них. "Хвалит римская земля Петра и Павла, греческая земля Константина царя, Киевская Володимира князя, ублажает... равно апостолам". Таким гимном оканчивается его житие. Оно изображает св. Леонтия греком, поставленным прямо из Цареграда на Ростовскую кафедру, помимо Киевского митрополита. В этом, может быть, сказалось известное стремление ростовской церкви к независимости от Киева. Есть свидетельства (Киевский Патерик) и о русском происхождении св. Леонтия. Единственный эпизод, связанный с Ростовским служением Леонтия, представляет его миссионером - чудотворцем. Феодор и Иларион, первые епископы ростовские, должны были бежать из языческой области. Леонтий тоже не имел успеха у взрослых. Тогда он собирает вокруг себя детей, лаской привлекаяих к вере: "оставль старци и учаше младенцы". Неверные бросаются на него "с оружием и дрекольем", но епископ, не смутившись, является пред ними, облеченный в ризы- "И видеша лице его яко лице ангела, и абие падоша мертвии, а другие ослепоша". Святой же молитвой воскресил и крестил их.

Св. Исаия, из печерских иноков, после Леонтия обходил грады и селения "новокрещеных и неутвержденных в вере людей", предавая идолов огню.

Стефан Пермский (+ 1396),просветитель зырян, начал свое миссионерское служение простым монахом. Но миссионер в нем совершенно заслоняет и инока и епископа. Вологодская церковь, преемница пермской, чтит первых трех его преемников, как и он, просветителей края: Герасима, Питирима и Иону, погребенных в селе Усть -Выме, в бывшей своей кафедральной церкви. О них скажем в главе, посвященной пермскому апостолу.

После завоевания Казани, р ней была учреждена в 1555 г. новая епархия, кафедру которой получил св. Гурий. В помощь ему был придан целый штат монахов - миссионеров, среди которых выделялись будущие святители: Герман Казанский и Варсонофий Тверской. Просвещение иноверческой страны было главным делом нового пастыря. О духе, в котором должна была вестись миссионерская работа, дает представление данная Гурию наказная память от царя и митрополита Макария. Всякое насилие и принуждение в обращении неверных было запрещено; предписывалось действовать кротостью и лаской. Архиепископ воспитывал в своем доме знатных новокрещенов, принимал и угощал других за своим столом. Он имел право ходатайствовать перед наместником за преступников, не только из христиан, но и из язычников, если они обращались к нему за милостью. Церковное слово составляло, конечно, главное орудие евангелизации, но св. Гурий создал и специальное для нее учреждение. Это Зилантов монастырь под Казанью, где иноки должны были заниматься обучением детей для подготовки будущих миссионеров. То была первая миссионерская школа на Руси, духовная родоначальница будущей Казанской Академии. Царь был в восторге от просветительной деятельности нового монастыря, которая соответствовала его идеалам иноческого служения миру, и щедро наделял его вотчинами. Замечательно, что педагогическое призвание рано пробудилось в Гурии. Еще в юности, сидя в радонежской тюрьме, по ложному обвинению, он писал маленькие книжки для обучения детей и, продавая их, раздавал нищим вырученные деньги. Это призвание делает св. Гурия патроном русской религиозной педагогики: в Казани ему молятся пред началом учения.

Св. Варсонофий и Герман служили тому же делу христианской проповеди, игуменствуя в новопостроенных монастырях, Герман - ив краткое время своего казанского архиепископства.

В новейшее время среди русских святых иерархов потрудились на евангельской ниве в далекой Сибири св. Иннокентий Иркутский, Иоанн и Павел Тобольские.

От служения слова возвращаемся к подвигу власти - к общественному исповедничеству епископа. Здесь Новгород и Москва дают самые яркие, хотя и различные типы служения. И это понятно: в Москве и в Новгороде епископ стоял в центре общественной и государственной жизни, был строителем не только церкви, но и земли русской. Это двойное служение требовало не только епископских, но и княжеских трудов.

Общественный строй Новгорода всего более приближался к теократии. Государство жило, грамоты писались именем св. Софии. На владычном дворе собиралось республиканское правительство города, "господа", председателем которого был архиепископ. Его хозяйство, "дом св. Софии", было не только церковным, но и государственным хозяйством; его войско, "владычный полк", составляло часть новгородской армии. Избираемый всенародно на вече, но через посредство жребия, в котором видели выражение Божией воли, архиепископ появлялся на вече в дни гражданских смут, примиряя враждующие партии, или с крестом в руках на мосту через Волхов останавливал кровопролитие.

Примиритель внутри, новгородский владыка являлся защитником города от врагов, чаще всего от великих князей владимирских и московских, посягавших на его самостоятельность. Конечно, он мог оказывать своей родине более дипломатические, чем военные услуги. Но самое главное боевое воспоминание в новгородских летописях связано с именем св. Иоанна (Илии), первого архиепископа новгородского, в котором чтили главного небесного покровителя города. Это чудо "Знамения Божией Матери" ("знамение" и значит чудо), которое спасло Новгород в 1170 г. от осаждающей рати Андрея Боголюбского. Вот как изображается это событие в (поздних) житиях св. Иоанна. Боголюбский, уже разбитый на Белом озере, не взирая на посланную ему в предупреждение болезнь, собрал огромную рать, 72 князей, и обложил город. Три дня длится осада. Граждане в скорби и "недоумении", не надеясь на человеческую помощь. Тогда арх. Иоянн на молитве слышит голос, повелевающий взять образ Пресвятой Богородицы в одной из городских церквей и поднять на "забрала града" против врагов. Сначала никак не могли поднять с места икону; Пречистая уступила только молитвам Иоанна. Икона была поставлена на городских стенах, осыпаемая градом стрел. И тут владыка увидел, что лицо Богоматери обратилось к новгородцам и очи ее источают слезы, которые он принял в свою фелонь. "И разгневася Господь на супротивных: и в той час покры их тьма; и начаша друг друга сещи и на смерть предавати". Таково происхождение праздника чудотворной иконы Знамения, который удержали и в Москве после падения новгородской свободы.

Образ святителя Иоанна окутан в новгородском предании многочисленными легендами, свидетельствующими о народном его почитании. Деятельность владык Евфимия (+ 1458) и Ионы (+ 1471) освещается современными житиями. Если серб Пахомий - вероятно, сознательно - умолчал о политической деятельности св. Евфимия, то неизвестный новгородец, автор Ионина жития, дополняет своего предшественника. Он рассказывает, как Евфимий, еще до поставления в епископы, участвовал в новгородском посольстве к Витовту Литовскому, воевавшему новгородские земли, и как он "укрощал" князя молитвами и серебром. В этом качестве посредника и смирителя Евфимий выступает и перед князем московским, который много "насиловал" Новгород и дважды ходил против него с ратью: и Василия Темного приходилось "укрощать тяжестию сребра", одновременно увещая пылких сограждан "мировати к князю своему". За поддержку новгородцев, которые приняли в своих владениях бежавшего Шемяку, врага великого князя, Евфимий вступил в конфликт и с митрополитом Ионой, поддерживавшим московскую власть.

По мере того, как приближался конец новгородской свободы, посредничество, ходатайство стало для владык единственной возможностью политической обороны города. Союз с иноверной Литвой, к которой склонялась антимосковская партия, был невозможен для архиепископа. Но и в мольбах за свой город св. Иона умел хранить его достоинство, защищал его честь, требовал не милости, а справедливости. Его беседы с Василием II, сохраненные в житии, отражающим новгородские патриотические настроения эпохи аннексии, исполнены настоящего трагизма, Он обостряется прозорливостью святого, для которого конец новгородского государства представляется неотвратимым.

В старости, несмотря на трудности пути, Иона едет в Москву, "видяше ков на люди своя" - "добрый воистину пастырь, душу свою за овцы своя готов положити". Великий князь жалуется ему на Новгород. Владыка "отвещаше за град" утешительными словами. Но когда князь пришел в гнев, Иона дает суровое предсказание: Если Василий воздвигнет руку на послушных людей, ничем не обидевших его, то и в собственных своих детях увидит "зависти око" и разделение. Свое воззрение на долг правителя он выразил в замечательных словах: "Тихими очи" ма своя повинныя (подданных) смотряй и свободкыя на работу (рабство) приимати не начинай". Князю Ивану, наследнику и будущему объединителю России, он обещает "свободу от Ордынского царя" - "за свободу града моего" и распространение его власти на многие страны, но под условием: "точию благочестиво поживет и тихими очима владомых смотреть будет". Несмотря на успокоительные обещания князей, он не может удержаться от слез, думая о грядущей гибели града: "Кто озлобит людей моих множество или кто смирит таковое величество града моего, аще не усобицы их смятутих и разделение их низложит их". До самой кончины он живет в нерушимой любви с московскими князьями и тезоименитым ему митрополитом, св. Ионой. Урожайные годы при нем новгородцы относили за счет его святости, как иногда им случалось за недород обвинять нелюбимого владыку.

Мы так много останавливались на новгородских святителях потому, что нигде связь епископа с гражданской жизнью города не выступает так рельефно: да помимо Новгорода, и святительских житий сохранилось не много. Но политическая деятельность окрашивает в сильной степени служение святых митрополитов московских: Петра, Алексия, Ионы. Сообразно с общерусским значением митрополичьей кафедры, это политическое служение московских святителей приобретает не только государственный (как в Новгороде), но и национальный характер.

Почитание митрополита Петра - и при том первого из русских (Киевских) митрополитов установилось непосредственно по его кончине (21 дек. 1326 г.). Уже при погребении его начали совершаться чудеса, и через несколько дней в. князь Иван Калита посылал во Владимир грамоту о них. Его житие составлено еп. Прохором Ростовским в первый же год после кончины. Несомненно, личность митрополита Петра произвела сильное впечатление на современников, несмотря на то, что он был на великорусском севере пришлым человеком (с Волыни) и имел врагов - в лице Твери и ее епископа, боровшихся с Москвой. О пастырском служении Петра, к сожалению, мы знаем не много. Это немногое говорит о его учительности, о его путешествиях и попечении о пастве, "ослабевшей из -за поганых иноверцев" (татар). Его национальное значение связано с предпочтением Москвы - еще не в качестве митрополии, а лишь места своего погребения. Молодая Москва тогда "честна лишь кротостию", а не славой, хотя ее князю Ивану Даниловичу удалось перетянуть из Твери великое княжение. Св. Петр начал строение Успенского собора, завещав князю его окончание. Связанное с этим строительством предсказание о будущем величии Москвы читаем лишь в позднейшем житии, составленном митр. Киприаном (ок. 1400), но мысль его совершенно в духе святителя Петра, в котором потомки не даром видят основоположника Московской державы. После преп. Сергия, митр. Петр, быть может, был самым чтимым из московских святых.

Самый цельный образ епископа - правителя, епископа-политика на Руси мы находим в св. Алексии (+ 1378), втором русском по национальности митрополите на Москве. Как раз о его церковной деятельности, кроме основания им монастырей, мы менее всего и знаем. Древнейшее его житие (Питиримово) составлено лет через 70 по его кончине. За то современные летописи полны его государственных деяний. Свои блестящие дарования митрополит посвятил работе над созданием московского государства, и сделал для него больше, чем кто -либо из князей, потомков Калиты. Хотя святитель Алексий в ранней юности стал монахом по призванию, и прошел строгую аскетическую школу в Богоявленском монастыре, но недаром он был сыном служилого боярина и крестником Калиты. Из монастыря извлек его сначала митрополит Феогност, который сделал его своим наместником, т. е- главою церковного суда. Здесь Алексий приобрел свой административный опыт, который предназначал его в правители государства. В то же время, служа греку - митрополиту, Алексий прекрасно изучил греческий язык (один из немногих на Руси). Памятником его научных греческих штудий явился им самим исполненный перевод евангелия, с поправками против древнего кирилло - мефодиевского текста, который был использован в XVII в. московскими справщиками для печатного, современного текста Нового Завета.

Намеченный Феогностом в преемники, будущий митрополит должен был лично в Константинополе в течение двух лет отстаивать свое избрание против южно - русских кандидатов, и, конечно, это не осталось без влияния на его дипломатическую выучку. Вернувшись на Русь, он сразу был поставлен во главе не только церкви, но и государства. Только что черная смерть (чума) унесла в могилу князя Симеона Ивановича Гордого. При слабом Иване Ивановиче и в малолетство Дмитрия Донского Алексий был в сущности регентом - правителем. Умирая князь Симеон завещал своим братьям "слушаться во всем отца их и владыку Алексия".

Основы политики Алексия были традиционны: мир с Востоком, борьба с Западом, концентрация национальных сил вокруг Москвы.

Святитель, исцеливший ханшу Тайдулу, пользовался большим личным влиянием в Орде. Ему удалось отвратить опасность татарского набега при Бердибеке, получить новый ярлык с подтверждением прав и свобод русской церкви. С Запада опасность грозила от Ольгерда Литовского, который осаждал самый московский кремль. За союз с Литвой митрополит не усумнился подвергнуть церковному отлучению князей Тверского и Смоленского. В этом акте он был поддержан патриархом Константинопольским. Впрочем, раз он сам подвергся осуждению патриарха, который стоял на точке зрения равенства пред лицом Церкви всех князей и государственных образований на русской территории. Патриарх требовал у Алексия примирения с тверским князем Михаилом Александровичем.

Тверские князья сами своими междоусобиями вмешивали Москву в свои домашние дела, и Москва искусно покровительствовала слабой стороне, чтобы обезсилить соперника. Михаила Александровича Тверского, заманив в Москву на третейский суд, вероломно арестовали, и он обвинял в этом не только князя, но и митрополита. Нижегородские (Суздальские) князья во второй половине XIV века тоже вступили в борьбу с Москвой за великое княжение, и Алексий столь же искусно пользовался раздорами в нижегордской княжеской семье. Когда младший брат Борис не пожелал вернуть Нижний Дмитрию Константиновичу, отказавшемуся в пользу Москвы от великого княжения, Алексий послал св. Сергия Радонежского склонить Бориса к покорности. В то же время Нижний и Городец были отторгнуты от Суздальской епархии и присоединены к Владимиру. Таким образом духовные мероприятия служили мирским целям. Но сама политическая линия была не узкой, а национальной. Куликовская победа, через два года по смерти св. Алексия, подвела итоги его государственному делу. Возвышение Москвы оказалось обще -русским делом. Но с этим возвышением была связана ломка старого удельного княжеского права, и в использовании церковных средств для целей этой мудрой, но революционной политики, трудно было соблюсти точную меру. должную границу. Для многих современников политическая деятельность ев Алексия должна была являться предметом соблазна. Но духовная дружба его с преп. Сергием, сама неудачная попытка его сделать своим преемником на московской кафедре этого пустынника показывают, что государственный муж не заглушил в святителе Алексии инока, и что в его глазах смиренная святость стояла выше политической мудрости и опыта.

Третьим и последним святителем из строителей московского царства был митр. Иона (+ 1461). Впрочем в его деятельности церковное опять преобладает над государственным. В его эпоху дом Калиты мог бы вообще обойтись без вмешательства церковной власти в суровую и не всегда безупречную сферу московской политики, если бы не тяжелая смута в великокняжеской семье. Иона, еще в сане епископа Рязанского, московского ставленика на митрополию, должен был принять участие в борьбе Василия Темного с Дмитрием Шемякой. Сначала, после ослепления Василия и захвата Шемякой Москвы, он берет на себя посредничество между врагами. Доверившись обещанию Шемяки, он добивается выдачи "на свою епитрахиль" укрывшихся малолетних детей Василия. Но видя, что Шемяка обманул его и не возвращает из ссылки отца, Иона начинает обличать его и добивается перевода сосланного князя из Углича на Вологодский удел. Впоследствии, когда Шемяка поднял вторичное восстание против уже возвратившегося Василия, Иона преследовал его церковным оружием, собрал против него собор и подверг отлучению; новгородскому епископу, св. Евфимию, укрывшему в своем городе беглеца, он писал обличительные послания, настаивая на законности церковного отлучения для нарушителя крестного целования.

В 1451 г., во время нашествия на Москву Ногайского хана, св. Ионе пришлось молитвами и словом своим поддерживать мужество в осажденной Москве. Среди дыма горевших посадов святитель с крестным ходом обходил городские стены. Татары отступили, и эта победа, одержанная в день цареградского праздника Положения Риз Богоматери, была приписана Небесной Заступнице. Этот день был московским повторением новгородского Знамения. По преданию, подобно тезоименитому новгородскому святителю, митр. Иона предсказал и скорое освобождение Руси от татарского ига.

Церковный труд св. Ионы был велик, и по последствиям своим столь же значителен для русской Церкви, как дело св. Алексия - для русского государства. Современник митр. Исидора, пытавшегося вовлечь русскую церковь в унию с Римом, Иона вместе с великим князем Василием Темным должен был ликвидировать последствие Флорентийской унии. Нужно было, не раздражая греков, отстаивать православие и вместе с ним независимость русской Церкви. Ионл был первым законным митрополитом, поставленным в России, при избрании которого обошлись без патриаршего утверждения. Это было фактическим установлением русской автокефалии. Иона много боролся и за единство русской митрополии против литовского митр. Григория, преемника униата - Исидора, но в этой борьбе литовско - русские епархии были потеряны для Москвы.

По отношению к великорусским епископам св. Иона, как никто до него, поднял авторитет митрополичьей власти. Он не колебался отрешать епископов даже за малые погрешности против церковных правил и сделал строгий выговор Полоцкому владыке, осмелившемуся назвать себя в послании его братом. Известна и срогость, с которой митрополит отнесся к св. Пафнутию Боровскому, который тоже ратовал за чистоту канонов. Этот игумен, за отказ признать законным поставление митрополита без патриарха, подвергся от него побоям и заключению.

Св. Иона вообще является поборником Иерархического начала, во всей его строгости, ничем не смягчаемой. С таким пониманием церковного служения гармонирует и личное отношение к греху и грешнику. Среди его чудес наказание грешников занимают первое место. Большинство проступков - даже таких, как сомнение в его чудотворной силе, при его жизни, или умолчание о видении - наказываются смертью: не спасает и покаяние. Эта суровость святителя роднит его с направлением св. Иосифа Волоцкого и сообщает всему его облику особый московский склад. Правда, эти личные черты дошли до нас в житии макарьевского времени (80 лет по кончине), и на предании о них могло прямо сказаться влияние Иосифлянской школы. Ноони не противоречат тому, что мы знаем о церковной деятельности св. Ионы.

К сожалению, это позднее житие не дает нам почувствовать в иерархе святого: слишком стереотипны его похвальные характеристики. А между тем святость Ионы была несомненной и для его современников.

Его канонизация (местная) произошла через 11 лет по кончине (митрополит Алексий канонизован через 70 лет), и еще раньше в далеком и во многом чуждом ему Новгороде другой Иона, архиепископ, поручил Пахомию Сербину составить канон в честь только что скончавшегося святителя.

Такова эта линия московских святых иерархов. Она явственно противополагается линии новгородских святителей, с которыми московским митрополитам не раз приходилось вести борьбу. Это различие не исчерпывается широтой кругозора и служения: местного в Новгороде, национального в Москве. Святые иерархи отличались и своим пониманием христианского долга власти - более суровым в Москве, - при одинаковой нераздельности государственного и церковного служения.

Во второй половине XV века кончается ряд теократических святителей. Государство берет на себя все более широкий круг церковных дел. Православный царь становится средоточием не только государства, но и церкви. Но стремительное вырождение православного царства при первом же русском царе сделало необходимым то испо-ведничество правды, которого, вдохновляясь Златоустом, ожидал от святого епископа Пахомий Сербии. И русская церковь поставила перед Грозным царем двух святителей - исповедников: Германа Казанского и митрополита Филиппа.

Из очень позднего жития св. Германа мы узнаем, что вся его жизнь протекла в монастырях. Из последнего, Свияжского, где он работал по просвещению иноверного Казанского края, Герман был возведен на Казанскую кафедру, которую занимал всего три года. В 1566 г. по смерти митрополита Афанасия, царь вызвал его в Москву и заставил принять митрополичий клобук. Кн. Курбский рассказывает, что уже состоялось соборное избрание, и Герман жил два дня на митрополичьем дворе, когда между ним и царем произошел разрыв по поводу опричнины. В беседе с царем наедине святитель "тихими и кроткими словесы" напоминал царю о страшном суде Божием, взыскующем со всех "царей, яко простых". Но "ласкатели" царя из опричников умоляли Ивана не поддаваться на внушения митрополита. Грозный отказался от мысли видеть Германа на митррполии: "Еще и на митрополию не возведен, а уж связываешь меня неволею". Курбский ошибочно сообщает о кончине святого, через два дня после этой беседы, от яда или удушения. На самом деле св. Герман скончался в Москве 6 ноября 1568 г. во время моровой язвы, и мы не знаем даже, провел ли он эти два года в Москве в заточении, насильственно оторванный от своей епархии.

Подвиг св. Филиппа всем памятен и запечатлен мученической смертью. Избранный на том же соборе, что и Герман, из игуменов соловецких, он прямо поставчл предварительным условием своего избрания отмену опричнины. Царь и епископы убедили его отказаться от этого условия, сохранив за митрополитом лишь право печалования за опальных. Когда через полтора года, возобновились казни, Филипп возвысил свой голос. Сперва увещая царя наедине, он переносит потом свои обличения в Успенский собор. Его житие сохранило нам пересказ вдохновенных его речей. "Отколь солнце начало сиять на небесах, не слыхано, чтобы благочестивые цари возмущали свою державу... Мы, о государь, приносим здесь бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан"... И в ответ на угрозы царя: "Не могу, повиноваться повелению твоему паче, нежели Божьему... Подвизаюсь за истину благочестия, хотя бы лишился сана и лютейшее пострадал". Для св. Филиппа исповедание правды было столь же обязательно, как и исповедание веры. "Иначе тщетна будет для нас вера наша, тщетно и исповедание апостольское".

Впечатление этого слова правды, сказанного в лицо тирану, было велико, но в деморализованной опричниной России мало было охотников следовать путем Филиппа. Собор епископов, по требованию царя, низложил митрополита, обвиненного в неясных для нас преступлениях. Заточенный в Тверской Отрочь монастырь, через год страдалец был задушен Малютой Скуратовым, во время карательного похода царя на Новгород.

Подвиг патриарха Гермогена, последнего святителя Московского, канонизованного в наши дни, соединяет исповедничество Филиппа с национальным служением Петра, Алексия, Ионы. Св. Гермоген был замучен, как исповедник, польско - русской властью, оккупировавшей Москву, нэ содержанием его исповедничества было не слово правды, как у Филиппа, а стояние за национальную свободу России, с которой была связана и чистота православия.

В Новгороде, помимо отдельных праздников в честь некоторых выдающихся святителей (они имеют и жития), установлено два общих дня памяти прочим местным святителям: 4 октября и 11 февраля. Об установлении первого праздника в 1439 году рассказывается в житии св. Иоанна. В этот год св. Иоанн (Илия) явился во сне владыке Евфимию и повелел ему: "Устроиши память преставль-шимся и лежащим в велицей церкви Премудрости Божий князем русским и архиепископом Великого Новгородаи всем православным Христианом октября 4 день... а и сам будеши причтен с нами в царствии небеснем, яко един от святых". Св. Евфимий исполнил повеление по отношению к князьям и епископам, погребенным в св. Софии. Это установление ежегодной памяти и было суммарной канонизацией новгородских владык. Относительно "всех православных христиан", погребенных в соборе, поминовение их, которое, вероятно, тоже имело место, не получило характера канонизации.

Мы видим, однако, что св. Евфимий, устанавливая общий день памяти новгородским святителям, исключил из списка их 11 имен. Некоторые из них оставили недобрую память на страницах местной летописи; о других мы можем предполагать мотивы того же порядка, объясняющиеся местным преданием. Для третьих, может - быть, сказалось решающим отсутствие их гробниц в св. Софии. Как бы то ни было, массовая канонизация новгородских владык была произведена по отрицательному признаку - по методу исключения. Но это означает, что новгородская канонизация епископов приближается к поминовению почитаемых усопших, которое не всегда можно отграничить от почитания святых в точном смысле слова.

Эта особенность святительской канонизации, исключительная на Руси, не является неслыханной в греческой и латинской церкви. Так в Константинополе почти до середины XI века канонизовались все патриархи, за исключением еретиков. То же мы наблюдаем для более древних времен в Римской церкви и в некоторых галльских церквах раннего средневековья. В Новгороде была проявлена большая строгость, но основа канонизации та же: благоговейное поминовение усопших правителей и предстоятелей церкви. Здесь, как и в чине княжеских святых на Руси (царей в Византии), понятие святости расширяется, приближаясь к перво-христианскому взгляду на заступничество блаженно - усопших.

Предел новгородской канонизации епископов был положен падением новгородской самостоятельности и, следовательно, утратой теократического значения новгородского владыки. В массовой канонизации епископов теократический момент является существенным.

Интересные наблюдения открываются и из рассмотрения списка митрополитов русских - Киевских, позже Московских. Пока митрополиты на Руси были из греков, ни один из них не был канонизован. Может - быть, лишь Константин (+ 1159), скончавшийся в Чернигове, в изгнании, при необычайных условиях аскетического самоуничижения и чудесных знамений, местно чтился в Чернигове с древних времен. Что касается Михаила, по преданию (сомнительному), первого митрополита Киевского, то он почитался местно в Печерском монастыре, вместе с другими епископами, погребенными в пещерах, и в северной Руси стал известен лишь в XVIII столетии. Еще митр. Киприана (ок. 1400 г.) поражала эта холодность русских людей к своим митрополитам: "Хотя многие они показали труды и.многие добродетели стяжали перед Богом... а некоторые прияли даже от Бога дарование чудес и небесные почести, каждый против своего подвига, - ни один из них однако не удостоился на земле празднования"-.. до митр. Петра.

Вероятным объяснением этого факта является хорошо известная разобщенность между пришлыми, греческими иерархами и русской паствой. Не даром в Москве канонизовали русских святителей: Петра, Алексия, Иону, пропуская греков, занимавших в промежутках между ними престол: Феогноста, Киприана (серба) и Фотия. В настоящее время три последних святителя вошли в обще - русские святцы, но, повидимому, это произошло уже в XIX веке, хотя известное почитание их (не празднование) устанавливается с XV столетия. И их неопределенная и суммарная канонизация, сводящаяся к установлению дня празднования, напоминает условия новгородской канонизации. Во всяком случае, канонизация всех шести первых московских митрополитов, кончая св. Ионой, соответствует эпохе теократического святительства на Москве. С Ивана III падает значение на Руси митрополичьей власти; великие князья начинают сводить иерархов с престола и предписывать им свою волю в делах церковных. Это полагает конец суммарному (теократическому) почитанию митрополитов, оставляя место лишь для прославления личного подвига исповедников.

[ Г.П.Федотов ] | [ Святые Древней Руси - Оглавление ] | [ Библиотека "Вехи" ]
© 2001, Библиотека « Вехи »

Укрепление и распространение христианского вероучения в Древней Руси предполагало и установление культа святых - как общехристианских, так и собственно русских. Святые - это канонизированные, т. е. официально причисленные к лику святых, иноки-подвижники, посвятившие всю свою жизнь служению Богу; мученики, пострадавшие за веру; святители, стоявшие у кормила Русской Православной Церкви; светские правители, своими деяниями во имя веры заслужившие церковного почитания.

Православная Церковь учит, что сам по себе акт канонизации ничего не меняет в судьбе святого, ибо Божий суд над ним уже свершен. Гораздо более важна канонизация для живых. Ведь через обращение к святому, через уподобление, хотя бы отчасти, ему и происходит осознание человеком смысла своего земного бытия. А главный смысл, с православной точки зрения, заключался в том, чтобы заслужить своей земной жизнью посмертного спасения души. Поэтому молитва, обращенная к святому, предполагала небесное покровительство этого святого его духовным детям. «Небесный человек и духовный ангел» - так в Древней Руси называли святых.

И недаром чтение житий святых было непременной обязанностью каждого древнерусского человека. Жития святых давали человеку прочные нравственные ориентиры в окружающем его реальном мире, учили его различать истинность и ложность, добро и зло, праведность и грех. «Святых жития, - писал древнерусский книжник, - страх Божий вселяют в душу… Тех бо житий зряще, в чувство своих дел преходит, престатие злых помышляют; свет бо есть святых жития и просвещение душам нашим».

Среди первых русских авторов-агиографов - знаменитый Нестор, Иаков мних, Симон, епископ Владимирский и инок Поликарп (авторы и составители «Киево-Печерского Патерика»). Большинство же житий не сохранило имен своих создателей, а некоторые жития и вовсе не сохранились. Так, еще в XIII веке существовало житие Антония Печерского, утерянное уже к XVI веку.

Неотъемлемой частью древнерусского религиозно-философского сознания стало и почитание икон. Смысл иконы как духовного феномена заключался в том, что она несла образ Господа или святого. А само понятие образа является одним из ключевых понятий православного миросозерцания. Кроме того, икона - это и вероучительный текст, призванный помочь постижению христианской истины. И вообще, икона является своего рода окном в духовный мир. Отсюда и ее особый язык, где каждый знак - символ, обозначающий нечто большее, чем он сам.

Еще в древней христианской церкви велась борьба между иконопочитателями и иконоборцами. И не случайно победа иконопочитателей, утвержденная на VII Вселенском Соборе и окончательно закрепленная в 843 году, вошла в историю как праздник Торжества Православия.

Г.П. Федотов. Святые Древней Руси

Введение

Изучение русской святости в ее истории и ее религиозной феноменологии является сейчас одной из насущных задач нашего христианского и национального возрождения. В русских святых мы чтим не только небесных покровителей святой и грешной России: в них мы ищем откровения нашего собственного духовного пути. Верим, что каждый народ имеет собственное религиозное призвание, и, конечно, всего полнее оно осуществляется его религиозными гениями. Здесь путь для всех, отмеченный вехами героического подвижничества немногих. Их идеал веками питал народную жизнь; у их огня вся Русь зажигала свои лампадки. Если мы не обманываемся в убеждении, что вся культура народа, в последнем счете, определяется его религией, то в русской святости найдем ключ, объясняющий многое в явлениях и современной, секуляризированной русской культуры. Ставя перед собой грандиозную задачу ее оцерковления, ее обратного включения в тело вселенской Церкви, мы обязаны специфицировать вселенское задание христианства: найти ту особую ветвь на Лозе, которая отмечена нашим именем: русскую ветвь православия.

Удачное разрешение этой задачи (конечно, в практике, в духовной жизни) спасет нас от большой ошибки. Мы не будем приравнивать, как часто это делаем, русского к православному, поняв, что русская тема есть тема частная, а православная – всеобъемлющая, и это спасет нас от духовной гордыни, искажающей нередко русскую национально-религиозную мысль. С другой стороны, осознание нашего личного исторического пути поможет нам сосредоточить на нем возможно более организованные усилия, избавив, может быть, от бесплодной растраты сил на чужих, нам непосильных дорогах.

В настоящее время среди русского православного общества господствует полное смешение понятий в этой области. Обычно сопоставляют духовную жизнь современной, послепетровской России, наше старчество или наше народное юродство, с "Добротолюбием", то есть с аскетикой древнего Востока, легко перебрасывая мост через тысячелетия и обходя совершенно неизвестную или мнимо известную святость Древней Руси. Как это ни странно, задача изучения русской святости, как особой традиции духовной жизни, даже не была поставлена. Этому мешал предрассудок, который разделялся и разделяется большинством как православных, так и враждебных Церкви людей: предрассудок единообразия, неизменности духовной жизни. Для одних это канон, святоотеческая норма, для других – трафарет, лишающий тему святости научного интереса. Разумеется, духовная жизнь в христианстве имеет некоторые общие законы, лучше сказать, нормы. Но эти нормы не исключают, а требуют разделения методов, подвигов, призваний. В католической Франции, развивающей огромную агиографическую продукцию в настоящее время господствует школа Жоли (автор книги о "психологии святости"), которая изучает в святом индивидуальность – в убеждении, что благодать не насилует природы. То правда, что католичество со своей характерной спецификацией во всех областям духовной жизни, прямо приковывает внимание к конкретной личности. В православии преобладает традиционное, общее. Но это общее дано не в безликих схемах, а в живых личностях. Мы имеем свидетельства о том, что иконописные лики многих русских святых в основе своей портретны, хотя и не в смысле реалистического портрета. Личное в житии, как и на иконе дано в тонких чертах, в оттенках: это искусство нюансов. Вот почему от исследователя требуется здесь гораздо больше острого внимания, критической осторожности, тонкой, ювелирной акривии, чем для исследователя католической святости. Тогда лишь за типом, "трафаретом", "штампом" встанет неповторяемый облик.

Огромная трудность этой задачи зависит от того, что индивидуальное открывается лишь на отчетливом фоне общего. Другими словами, необходимо знание агиографии всего христианского мира, прежде всего православного, греческого и славянского Востока, чтобы иметь право судить об особом русском характере святости. Никто из русских церковных и литературных историков до сих пор не был достаточно вооружен для такой работы. Вот почему и предлагаемая книга, которая лишь в очень немногих пунктах может опереться на результаты готовых работ, является лишь черновым наброском, скорее программой будущих исследований, столь важных для духовных задач нашего времени.

Материалом для настоящей работы будет служить доступная нам агиографическая житийная литература Древней Руси. Жития святых были излюбленным чтением наших предков. Даже миряне списывали или заказывали для себя житийные сборники. С XVI века, в связи с ростом московского национального сознания, появляются сборники чисто русских житий. Митрополит Макарий при Грозном с целым штатом сотрудников-грамотеев более двадцати лет собирал древнюю русскую письменность в огромный сборник Великих Четьих Миней, в котором жития святых заняли почетное место. Среди лучших писателей Древней Руси посвятили свое перо прославлению угодников Нестор Летописец, Епифаний Премудрый и Пахомий Логофет.

За века своего существования русская агиография прошла через разные формы, знала разные стили. Слагаясь в тесной зависимости от греческого, риторически развитого и украшенного, жития (образец – Симеон Метафраст Х века), русская агиография, быть может, лучшие свои плоды принесла на Киевском юге. Немногочисленные, правда, памятники домонгольской поры с пышной словесной культурой соединяют богатство конкретного дееписания, отчетливость личной характеристики. Первые всходы житийной литературы на севере до и после монгольского погрома имеют совсем иной характер: это краткие, бедные и риторикой и фактическими подробностями записи – скорее канва для будущих сказаний, нежели готовые жития. В. О. Ключевский высказал предположение о связи этих памятников с кондаком шестой песни канона, за которой читается житие святого в канун его памяти. Во всяком случае, мнение о народном происхождении древнейших северно-русских житий (Некрасов, отчасти уже Шевырев) давно оставлено. Народность языка некоторых житий – вторичное явление, продукт литературного упадка. С начала XV века Епифаний и серб Пахомий создают и в северной Руси новую школу – несомненно, под греческими и юго-славянскими влияниями – школу искусственно изукрашенного, пространного жития. Ими – особенно Пахомием – создается устойчивый литературный канон, пышное "плетение словес", подражать которому стремятся русские книжники до конца XVII века. В эпоху Макария, когда переделывалось множество древних неискусных житийных записей, творения Пахомия вносились в Четьи Минеи в неприкосновенности.

ВВЕДЕНИЕ

А втор этой книги стремится раскрыть тему своеобразия и уникальности подвигов святых древней Ирландии со времени просвещения ее Христовой верой и до подчинения Римской Католической Церкви. Решая столь сложную задачу, автор исследует историю Ирландской Церкви, ее влияние на Европу, причины ее упадка, опираясь на первоисточники, раскрывает роль личности в церковной истории, показывает единство ирландского подвижничества и общехристианского православного.

В первой главе книги рассказывается о просвещении Ирландии святым Патриком. Вторая глава посвящена подвижничеству ирландских святых периода расцвета Поместной Церкви и ее миссионерской деятельности; кроме того, в ней показываются причины упадка Ирландской Церкви.

Актуальность исследования определяется усилением внимания к духовной истории «древлезападного Православия», в первую очередь ирландского. Интерес к ранней Ирландско-Британской Церкви неразрывно связан с многовековыми культурными связями России и Великобритании, а также взаимным обогащением культурологиче­скими знаниями и традициями. Насущность данной работы подтверждается, в частности, постановлением Священного Синода Русской Православной Церкви от 21 августа 2007 года об учреждении «дня Соборной памяти святых, в земле Британской и Ирландской просиявших». День памяти древних британских и ирландских святых, живших до разделения Церквей, решено отмечать в третье воскресенье после праздника Троицы (Пятидесятницы); имена их будут включены в месяцеслов Русской Православной Церкви после получения полных агиографических и исторических материалов об обстоятельствах их подвигов, прославления и почитания .

Как показал обзор библиографиче­ского материала, среди отечественных исследований имеются работы только по отдельным темам и аспектам. Профессор А.А.Смирнов в статье «Древнеирландский эпос», сопровождающей издание ирландских саг в «Библиотеке всемирной литературы», дает важную информацию о нравах и обычаях ирланд­цев-язычников, с которыми пришлось столкнуться святому Патрику во время его миссии. Статья П.Воляка «Святой Патрик и феномен Ирландской Церкви» интересна сведениями о духовных наставниках святого Патрика, а также датировкой вех его жизни. Доклад И.Петровского «Монашеская традиция святителя Патрика Ирландского», сделанный на конференции, посвященной святому Патрику (СПб., 31 марта 2004 года), также содержит интересные мысли о духовных наставниках святого Патрика, о связи Ирландской Церкви с католицизмом. В своем исследовании «Святой Брендан Мореплаватель. Поиски земли обетованной» протоиерей Александр Шабанов не только воссоздает житие святого Брендана, но и подробно останавливается на истории Ирландской Церкви и ее подвижников начиная как раз со времени завершения святым Патриком своей миссии и заканчивая подчинением ее Риму. Особенно ценно то, что автор опирается на многочисленные западные источники, в частности немецкие, голландские и английские.

Однако до сих пор не создано целостного очерка об Ирландской Церкви — от момента миссии святого Патрика до Кашэльского Синода 1171 года (он ознаменовал подчинение Ирландской Церкви Риму). Единственное исключение — лекции В.В.Болотова по истории Древней Церкви, однако и там летопись событий доведена только до VIII века. Большинство работ по этой теме носят чисто исторический характер. Причем упадок Ирландской Церкви обычно связывается с набегами викингов и римско-католиче­ской экспансией — без рассмотрения политики английского короля Генриха II Законодателя (1154–1189), а также деятельности его предшественников, которые по сути и являлись проводниками экспансионистской политики Римской Церкви по отношению к Англии и Ирландии.

Источниками для данного исследования послужили:

1) «Исповедь» святого Патрика Ирландского. Этот документ бесспорно принадлежит святому Патрику и содержит бесценный материал о его жизни и трудах.

2) «Житие святого Брендана Мореплавателя», воссозданное протоиереем Александром Шабановым по древним источникам в его исследовании «Святой Брендан Мореплаватель. Поиски земли обетованной». Как пишет сам автор, «Текст “Плавания святого Брендана...” — не прямой перевод латинского оригинала на русский язык. Читателю предлагается реконструкция нескольких вариантов. В составлении рассказа использованы: английский перевод “Navigatio…”, помещенный в книге “Время святого Беде” (1965) с дополнением из более поздних англосаксонских источников, собранных в исследовании Джесси Кросланда “Святой Брендан и его плавание. Приключенческая повесть Средних веков” (1972), а также классическая публикация Карла Селмера “Navigatio St. Brendani Abbatis” (1959)» ;

3) фрагменты Англосаксонской летописи в виде оригинального текста, перевода на современный английский язык или перевода на русский язык, содержащиеся в двух пластах научной литературы — по истории английского языка и по истории Англии и Ирландии и набегов викингов ;

4) фрагменты «Церковной истории английского народа» Беды Досто­по­чтенного ;

5)«Сага о Ньяле». Содержа повествование о битве при Клонтарфе, эта исландская сага является важным источником о борьбе ирландских христиан с северными язычниками — викингами.